Можно сказать, что о жизни писателя ничего сообщать не нужно: вся необходимая информация содержится в его творчестве. Однако крайне важно знать о переломах жизни писателя — тех поворотах, которые отбрасывают тень на все созданные произведения. В жизни братьев Струтацких таким переломом была война, и особо — гитлеровско-сталинское злодеяние, которое принято называть ленинградской блокадой. Война и блокада — вот что их сформировало.
Они были мальчишками: Аркадию не хватало двух месяцев до шестнадцатилетия, Борису только исполнилось восемь. Росли спокойно, ровно, в тихой интеллигентной семье: мать — учительница, отец- искусствовед. В воскресный полдень 22 июня жизнь рухнула. Аркадия послали рыть окопы под Ленинградом, и его, вместе с другими старшеклассниками, накрыла волна немецкого наступления. Он ушел — с боем, отстреливаясь… Домой вернулся взрослым человеком.
Потом была блокада. Братья ее вынесли, спаслись, но ужас пережитого был так велик, что они молчали о блокаде, ничего не переносили на бумагу, молчали тридцать лет — до очередного перелома жизни. Как раз в 1972 году, когда вышел седьмой том энциклопедии, настало очень трудное для них время, и братья писали «Град обреченный», не рассчитывая на публикацию, «в стол», для себя. Там есть полторы страницы о блокаде: «Вот в Ленинграде никакой ряби не было, был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в обледенелых подъездах — все тише и тише, по многу часов…»
Сжатый, тесный, словно не хватает воздуха, рассказ, с постоянным рефреном: «умирал… тоже умирал… тоже умирал…» — повествование идет как бы от лица младшего из братьев. «Я бы там обязательно сошел с ума. Меня спасло то, что я был маленький. Маленькие просто умирали…» и еще он вспоминает: «Вот уже брат с отцом снесли по обледенелой лестнице и сложили в штабель трупов во дворе тело бабушки». Потом умер отец, а мать и дети непонятно как выжили…
Аркадий и Борис Стругацкие с мамой
Таким вот способом жизнь готовила их к литературной работе. И потом, словно взяв за правило, все время вела братьев по краю — давала выжить, выскочить, но как бы чудом. Не было, конечно же, никаких чудес, было родительское наследство: здоровье, и невероятная работоспособность, и талант.
В 1972 году уже могло бы выйти собрание произведений Стругацких уже восемнадцать крупных вещей были написаны, да еще переводы, сценарии… Уже была громкая слава, книги пошли по всему миру. Только-только вышла статья канадского литературоведа Дарко Сувина, где он назвал Стругацких «несомненными первопроходцами в советской научной фантастике». Но тут-то их и «закрыли» — было такое выражение. Разумеется, не в одночасье закрыли, им лет семь-восемь дали порезвиться, а потом начали крутить рукоять пресса, выжимая из редакционных планов лучшие вещи Стругацких. В конце шестидесятых попали под запрет «Улитка на склоне» и «Гадкие лебеди», примерно в 1971 — полный «стоп», замок щелкнул. Кто-то дал команду: Стругацких не печатать! И тогда случилось чудо: не все взяли под козырек. Два журнала — «Аврора» в Ленинграде и «Знание — сила» в Москве как-то пробились, что-то кому-то доказали и продолжали Стругацких публиковать. Честь и хвала редакторам, они серьезно рисковали, но задумаемся: почему они пошли на риск? Обаяние таланта? Разумеется. Для любимых писателей можно совершить многое… Но не только. Именно в начале семидесятых годов популярность Стругацких достигла высшей точки. Нет, не так: высшего уровня, на котором и держится до сих пор. Начали создаваться клубы любителей Стругацких, вовсю заработал самиздат — книги ксерокопировались, перепечатывались на пишущих машинках и принтерах компьютеров, и даже переписывались от руки. Читателями Стругацких по большей части были: школьники, студенты, инженерная и научная молодежь и вообще научные работники, притом не гуманитарии, которых власть от веку презирала, а люди для власти важные, изобретавшие ядерное оружие и вычислявшие траектории ракет и спутников.
Это было трудное десятилетие: книги не выходят, а жить на что-то нужно, Аркадий Натанович взялся за переводы, Борис Натанович подрабатывал в Пулкове, И, конечно, они продолжали писать.
Говоря о Стругацких, людей нередко интересует вопрос о том, как они писали вдвоем.
Бытует легенда, что братья съезжались на полпути между Москвой и Ленинградом, на станции Бологое. На деле же у них была отработана довольно жесткая технология, которая почти никогда не нарушалась. Сначала вещь задумывалась — в самом общем виде, — и начинался процесс созревания, который мог длиться годы. Разумеется, братья думали врозь, каждый у себя дома. В некий момент они съезжались и делали полный конспект будущего произведения: общая идея, сюжет, персонажи, разбивка на главы, иногда даже ключевые фразы. Работали, где удобней: то в первопрестольной, то в Питере, то в писательских домах творчества. Затем, как правило, разъезжались и продолжали шлифовать конспект поодиночке. На следующем этапе они отписывались — это журналистский термин. Писали на машинке, под копирку. Один из братьев печатал, второй диктовал — попеременно. Писали практически начисто и очень быстро, по много часов. Затем, забирали каждый по экземпляру и потом правили уже дома. Обычно правка была минимальной, но все равно приходилось опять съезжаться, чтобы ее согласовать.
..Миновали черные для Стругацких семидесятые годы, и невидимая колючая проволока, которой их окружили, начала рваться — открылись двери редакций, а в 1984 году писатели удостоились первой книги-сборника в издательстве «Советский писатель», по категории «Избранное». Выход «Избранного» в «Советском писателе» -знак признания, вроде медали, — и гонорар полагался повышенный, и вообще…
Надо сказать, что кривая публикаций братьев Стругацких почти точно повторяет кривую политической жизни страны. Крутой подъем в первой половине шестидесятых, во времена оттепели; резкий спад в период стагнации, постепенная реабилитация в преддверии перестройки и мгновенный взлет в ее разгаре. В 1989 году общий тираж книг Стругацких, кажется, перевалил за миллион экземпляров.
Но вне узкого издательского мирка, за пределами важных кабинетов, в которых решались судьбы советских писателей, произведения Стругацких жили собственной жизнью. Здесь спадов не было. Читатели с упрямством продолжали поклоняться своим любимцам, заграничные издатели с удовольствием печатали их книги. Стругацкие были признаны «самым известным тандемом мировой фантастики».
Писатели Стругацкие начинали, как почти все дебютанты, — с повторения уже пройденного литературой. Сейчас трудно в это поверить, но их первая повесть «Страна багровых туч» была вещью заурядной, на тему тоже более чем заурядную в научной фантастике: путешествие на Венеру. Однако эта книга решительно отличалась от ужасающе скучной фантастики пятидесятых годов. А затем молодые писатели стали с бешеной энергией выдираться из пеленок. За три года опубликовали — пять! — повестей, как бы торопясь миновать тренировочный плац космической НФ. Их темп поражал воображение. Они искали свой голос и свою тему и в этих поисках успели детально разработать целый мир — земной и космический, населить его людьми, поначалу несколько схематичными, но оживающими буквально с каждой страницей. Стругацкие пытались преодолеть каноны технической фантастики, не выходя ходя за пределы этих же канонов, — писатели-братья фонтанировали: рождались фантастические изобретения, придумывались звездолеты и породы скота, системы подвоза продуктов и школьного образования и Бог знает что еще.
А может быть, они ничего не преодолевали, прекрасная ведь игра — создание собственного мира! Позже стало понятно, что эта игра — работа не пропала втуне: Стругацкие действительно создали свою державу, фантастический вариант фолкнеровского округа Йокнапатофы — суперсюжет, охвативший тринадцать романов и повестей.
С такой же поразительной быстротой они нарабатывали свое мастерство прозаиков. Их третья по счету повесть, «Путь на Амальтею», написана уже свободным, летящим пером; знатоки помнят и цитируют ее до сих пор.
В том же начальном, разгонном периоде их работы произошел первый поворот: персонажи Стругацких перестали штурмовать иные планеты и вздымать целину ХXII века; они взглянули назад: из нашего будущего в наше прошлое. Появилась повесть «Попытка к бегству», написанная как бы не совсем уверенно: писатели еще изобретают глайдеры, скорчеры, квази-живые механизмы; весь реквизит взят из бравурного, полуденного Будущего. Повесть поначалу развивается как юмористическая — даже с оттенком клоунады: «Закрой-ка люк! Сквозняк!» — это в момент старта космического корабля, события, которому надлежит быть серьезным и торжественным… Но на другом конце космического прыжка — резко, безжалостно — кровь, погибель, хруст костей. Страшное, черное средневековье.
«Дверь с визгливым скрипом открылась ему навстречу, и из нее выпал совершенно голый, длинный, как палка, человек. Он повалился на обледенелый сугроб и мертво стукнулся о стену хижины». Вот так — потешный люк звездолета и дверь туда, где погибают лютой смертью…
Дверь, люк, порог — вообще перелом пространства, вход куда-то — в литературе имеют особый смысл. Наш великий литературовед М. М. Бахтин ввел в научный оборот понятие хронотопа — единого времени-места действия. Он писал, что у Достоевского в хронотопе порога «совершаются события кризисов… прозрений, решений, определяющих всю жизнь человека». То, что молодые писатели, и слыхом не слыхавшие о безвестном тогда Бахтине, открыли для себя этот прием — факт, воистину поразительный. Открыли — не было это случайностью, ибо через год после «Попытки…» Стругацкие закончили роман «Трудно быть богом», композиционно построенный на символах порога, дверей, за которыми — события, ломающие всю жизнь человека.
Во вступлении к роману фигурирует дорожный знак, запрещающий проезд дальше в финале — запретная дверь; если ее миновать, герой перестанет быть человеком — превратится в убийцу.
«Попытка к бегству» и «Трудно быть богом» — вещи во всех смыслах пороговые для Стругацких. Из развлекательно-поучительной фантастики они шагнули в философскую литературу. Родились новые писатели, совершенно самостоятельные и ни на кого не похожие. Период ученичества завершился. В «Попытке..» они как будто не замахивались на многое. Еще раз сказали о средневековой сути фашизма и предупредили, что темная страсть к насилию живуча, что ее с наскока не преодолеть -должны пройти века и века, прежде чем восторжествуют разум и человечность. Не замахнулись — не намекнули, что сталинизм ничем не лучше гитлеризма и его не одолеешь разом — оттепелью или решением партийного съезда. Не посмели? Думается, просто двигались в своей последовательности, как вело сердце. Фашизм они ненавидели с детства, а сталинизм только учились ненавидеть. Они писали о старой боли, о том, что еще ныло, как старые переломы.
О сталинизме они написали в «Трудно быть богом». Тот же формальный прием, что и в «Попытке к бегству»: люди из счастливого коммунистического будущего, делегаты чистой и радостной Земли, оказываются в грязном и кровавом средневековье. Но здесь под личиной средневекового королевства на сцену выведена сталинская империя. Главному пыточных дел мастеру, «министру охраны короны», дано многозначительное имя: Рэба; в оригинале его звали Рэбия, но редакторы попросили сделать намек не столь явным. Более того, Стругацкие устроили свою империю гибридной, сшитой из реалий средневековых и объединенных, сталинско-гитлеровских, реалий нашего времени. Получился немыслимый тройной ход, обнажились кровное родство двух тоталитарных режимов XX века и их чудовищная средневековая сущность.
В романе также говорится о бегстве интеллигенции от тоталитарного гнета, и очень много, но это как бы внешность. Стругацкие указывают на суть, на то, как, по их мнению, должно идти нормальное историческое развитие: его движители суть не революционеры, а ученые, поэты, художники, врачи, учителя. Четверть века спустя Борис Стругацкий скажет в интервью журналу «Огонек»: «Мы.. защищаем интеллигенцию. Мы объявили ее для себя привилегированным классом, единственным. спасителем нации, единственным гарантом будущего…» И добавит: «Идеализировали, конечно…» Но то же было сказано и в «Трудно быть богом»: «Без искусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике… начинает ежесекундно порождать лицемеров и приспособленцев, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность… И как бы ни презирали знания эти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать против исторического прогресса… Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к поощрению eго для того, чтобы удержаться… Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в борьбе за власть..» Это было написано в 1963 году, когда оттепель явственно сворачивалась, когда Хрущев орал в Манеже на художников и до прихода нового серого властителя, Брежнева, оставались считанные месяцы.
Стругацких нельзя читать в метро для времяпрепровождения. Их надо перечитывать, и лучше всего не единожды. При первом чтении мы как бы летим на ярком, узорчатом ковре-самолете — острая интрига, бесконечные фантастические выдумки, непременная ирония и самоирония. Мы почти неизбежно пролетаем над глубинным смыслом произведения, с этим ничего не поделаешь. Можно было встретить опытных читателей и даже редакторов, принимавших «Трудно быть богом» за новую разновидность триллера, за простенький коктейль из фантастики и мушкетерского романа.
Может быть, поэтому их печатали, хоть понемногу, даже в глухие семидесятые годы. Кто-то «наверху» изрекал: «А-а, эти… Фантасты… Что с них возьмешь?» и — пропускали к печатным машинам.
Источник: Первый том первого собрания сочинений братьев Стругацких. 1991 г.